включиться в нее, стать для ребенка партнером, умеющим не навязывать, а лишь подсказывать ее варианты, полагаться на его интуитивный выбор.

Но с игры-то как раз и начинается та духовная близость, то активное непреднамеренное общение, без которого трудно .потом на всех этапах взросления ребенка вникать в особенности его развития, в преодолеваемые им противоречия, разбираться в существе его конфликтов с окружающими. И быть ему другом, ненавязчивым и уважительным, в меру сил помогающим ему растить себя.

Запись 4-я

НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ

О "преждевременной

обидчивости",

режиме дня

и неожиданном упрямстве

Сегодня пришлось задержаться на работе. Приехал домой поздно. Поднимаюсь на лестничную площадку, отыскиваю в кармане ключи и слышу за дверью родной "трубный глас"... Что там еще? Пока открываю, в воображении мелькают тревожные кадры: Ксенька бежит по коридору (она передвигается теперь только бегом) и, поскользнувшись у порога, влетает, как мяч, в кухню, падая лицом на кафельный пол... (Сколько раз просил: не нужно у входа в кухню натирать паркет до ледяного блескаполовик ерзает, даже мы, взрослые, поскальзываемся!) Следующие кадры - еще страшнее: дочь опрокидывает на себя кипящий чайник... стаскивает на пол скатерть с хрустальной вазой и затискивает ее осколок в рот... Тайком ухитряется взять ножницы и...

Вхожу в прихожую. По звуку определяю: это в ванной! Не раздеваясьтуда. Дверь распахнута, там трое: Валя, явно вышедшая из себя, что-то сердито говорит громко, ревущей Ксеньке. У Веры Ивановны, обычно деловито-строгой, сейчас умоляющее выражение лица-она Ксеньку уговаривает.

Друг друга все трое не слышат. Речь об одном: нужно умыться перед сном... Всего-навсего!

Иду на кухню выпить воды и успокоиться. Там Максим Петрович курит у окна. Спрашиваю его, как это началось. Он досадливо машет рукой, ему даже объяснять не хочется.

Совсем уж плохой признак.

Возвращаюсь а ванную, беру Ксеньку за руку, веду ее в комнату. Показываю, как щелкает блестящий замок моего портфеля, в котором я приношу домой в конце каждого квартала всякие рабочие бумаги. Ксенька заинтересованно присаживается на корточки, ковыряет замок пальцем... (Меня поражают ее мгновенные переходы-от, казалось бы, безысходного горя к деловому исследованию. Но не думаю, что это говорит о легкости переживаемых ею чувств -они не поверхностны, нет!

Она искренне и глубоко потрясается ими. Только вот темп жизни у нее, видимо, плотнее, чем у нас. Поэтому и переключается она на другое состояние так быстро.)

Вешаю пиджак в шкаф и предлагаю: "А что если мы сейчас отправимся в лес, к белкам в гости?" Ксенька внимательно смотрит на меня: не шучу ли? Соглашается. Мы, держась .за руки, ходим по комнате между воображаемых деревьев. "Вон, прыгнула!" -показывает Ксенька рукой вверх. Мы разговариваем с белками. А они, оказывается, укладываются спать. И нас приглашают - в дупло. Только, говорят, надо умыться. "А где тут у вас ручей?" - интересуюсь. "Я знаю", - говорит Ксенька и тянет меня за руку через другую комнату (там на диване сидят Валя и Вера Ивановна-они провожают нас осуждающими взглядами), через прихожую в коридор - в ванную.

Я открываю кран - "ручей" начинает журчать, мы оба по очереди умываемся и, крайне довольные, возвращаемся в комнату. Ксенька забирается в кроватку - это сейчас для нее беличье дупло - и засыпает почти сразу же.

Иду на кухню с видом снисходительно настроенного победителя. Там одна Валя. На ее лице - отчуждение.

- Так дальше нельзя, - говорит она. - Невозможно!

- Хорошо, только без эмоций, - пытаюсь ее успокоить. -Давай разберемся...

- Когда ты предложил воспитывать Ксеньку без наказаний, я сразу же согласилась. Когда настаивал на раннем закаливании, я тоже была не против. И даже когда вы с дедом начали эти бесконечные игры, я не возражала. Но дошло до того, что Ксенька ничего не хочет делать без игры - ни обедать, ни спать, ни умываться. А она должна знать, что есть обязательные, может быть, скучные дела.

- Но почему обязательные дела должны быть скучными?

Почему не украсить их фантазией?

- Потому что игра это праздник. А жизнь не может быть сплошным праздником.

Ох уж эта мне женская логика!

- Значит, раз так, будем все бытовые дела делать с постными физиономиями?!

- Да ты пойми, - уже чуть не кричит Валентина, что с ней случается крайне редко, - у вас с дедом игра стала не праздником даже, а чем-то другим, нечестным, нехорошим... Вы обманываете ее, добиваясь обманом того, что она обязана сделать безоговорочно.

Меня это так ошарашивает, что я не сразу собираюсь с мыслями... А ведь действительно игра для нас с дедом (не всегда, но довольно часто!) становится именно способом управления поведением Ксеньки. Мы манипулируем ее сознанием, "закладываем" в него жесткую "программу" с простенькой утилитарной целью. Соблазнились легкостью... Но ведь наряду с этим сколько игр, основанных лишь на полете фантазии, почти без сценария!

Ну, ладно, Валя, видимо, здесь права. Нельзя, обедая, играть с Ксенькой в "рыбака", выуживающего из тарелки "рыбку". Только, наверное, причина сегодняшнего конфликта Ксеньки с мамой этим не ограничивается. Вероятно, примешалось что-то еще- так мне кажется. Уж очень сильна была обида, звучавшая в "трубном гласе" дочери.

Расспрашиваю у Вали подробности. Да, они с дедом во чтото играли.. Да, Валя объявила, что пора закругляться, дала им еще пять минут... Игру они успели благополучно закончить, и дед отправился к телевизору. Ксенька же, проходя с мамой через большую комнату, вдруг опять потянулась к деду: "Иггать!" ("р" пока не выговаривает).

Уставшая за день Валя сказала ей строго: "Тебе пора спать!" Но Ксенька, вначале так послушно шедшая умываться заупрямилась: у нее перед глазами был ее любимый дед, ее дружок, ее приятель, с которым - по общему семейному мнению- у нее игры получались лучше всего. И дед никуда не спешил, не намеревался спать - спокойно сидел у телевизора, готовый сор.ваться с места на ее зов, как это не раз бывало...

А ее ведут в ванную, чтобы потом уложить в постель... Несправедливость!

Пожалуй, да, причина конфликта- и в остром чувстве неравенства: то "на равных" играла с дедушкой, то вдруг ее укладывают, а его - нет.

Я заметил: Ксенька как-то очень обиделась, когда мама засмеялась над одной из ее забавных выходок... Насупилась, сердито махнула рукой в мамину- сторону... Два с половиной года, а уже уловила насмешку, почувствовала себя задетой!

Странно, почему мы считаем .такую обидчивость у детей чрезмерной, преждевременной, будто она-привилегия взрослых? У детей она даже естественнее, потому что их зависимое положение среди взрослых порождает ее. Замечено: невысокие люди чрезмерно самолюбивы и ранимы. А ведь ребенок в семье, маленький, слабый, постоянно - среди высоких и сильных.

К тому же взрослым можно все: самим выходить на улицу, ездить в метро, зажигать газ, пользоваться блестящими, интересно лязгающими ножницами, самим покупать мороженое и конфеты и есть их тогда, когда вздумается. А ему, ребенку, этого нельзя, и он должен уговаривать, упрашивать, умолять взрослого. Тот же почему-то не соглашается, пускаясь в путанные, неубедительные объяснения, от которых желанный предмет становится еще желаннее!

Мы, взрослые, попав в аналогичное положение, тут же находим резкое осуждающее слово: "Произвол!" И, осудив, несколько успокаиваемся. Ребенок же еще не может подобрать слово, которое хоть отчасти облегчило бы его душу. Он видит, что взрослые намереваются развлекаться, уложив его спать в самый счастливый миг его жизни - и все в нем протестует.

Так надо ли ..переламывать" его, доводить до крика, до слез, до состояния, которое взрослый'может выразить словами: "Все равно лбом стену не прошибешь?!" Ведь ребенок уснет с этим чувством несправедливости, запомнит его, сживется с ним. И, став взрослым, не будет протестовать даже тогда, когда обнаружится уже не мнимая, а явная несправедливость.

Не знаю, что- именно должна была сделать Валя в этом случае. Но твердо уверен -тащить ревущую Ксенькуза руку в ванную не следовало. Может быть, надо было дать ей и деду еще пять-десять минут на игру (не поломался бы режим из-за этих минут!). Или выключить телевизор и поручить умывание деду. Или просто ласково поговорить с Ксенькой. Ее ведь убеждают не аргументы-я не раз замечал,-а интонации.

Если бы вот так, как здесь, в дневнике, последовательно и достаточно спокойно я смог изложить свою догадку Вале!

Но я видел лишь усталое упорное отчуждение в ее глазах, нежелание вникать в обнаруженные мною сложности. И - торопился, говорил сумбурно, а когда она возражала - сердился. И явно не убедил ее.

- Может быть, и есть у нее этот комплекс, только мне уже некогда было вникать... Но что я твердо знаю - ваши бесконечные игры с Ксенькой идут ей во вред.

Поразительное непонимание! Ведь еще задолго до рождения Ксеньки мы с Валей решили: организуем жизнь ребенка так, чтобы совершенно не было принуждения, лучше нарушить режим дня, чем травмировать неокрепшую душу насилием.

Нет, тут что-то не так, не могла Валя этого не понимать.

Скорее всего устала, не вслушалась в мои доводы.

Я стоял в кухне у окна- смотрел, как при свете прожекторов на той стороне улицы подъемный кран, сигналя, несет часть стены с проемами для окна и двери на шестой этаж будущего дома. Подумалось: до чего же быстро сейчас строят.

Совсем недавно здесь был пустырь, заваленный каким-то хламом, и тянулись вдоль дороги слепленные из жести кривые гаражи, разной высоты и окраски. А сейчас- уже шесть этажей выросло.

Почему-то эта ночная картина меня успокаивает.

Настраивает на деловой лад.

Запись 5-я

СОВСЕМ ДРУГОЙ

ЧЕЛОВЕК

О стрекозе, вертолете

и умении любить

детей такими,

какие они есть

В дальнем углу парка мы бродили с ней часа два. Трудно признаться, но нужно: к концу второго часа она меня начала раздражать.

Сам этот факт угнетает: неужели я люблю свою дочь только"на расстоянии"?

Попробую записать, как эти два часа прошли.

Она пряталась от меня за стволами деревьев, собирала зачем-то в траве сухие ветки, носилась с божьей коровкой на ладони и спрашивала: "А что она сейчас думает?" Я наспех сочиняю ее "внутренний манолог": "Что это за великан несет меня на руке? Боюсь, как бы он меня своей огромной ручищей не раздавил... Нет, он со мной бережно обращается, он добрый великан, по глазам вижу".

Монолог Ксеньке нравится - ей приятно осознавать себя великаном. Она смотрит на свою маленькую руку, которая, оказывается, может быть для ползущего по ней существа "ручищей", и смеется. Потом убегает за дерево, но через минуту возвращается: "А сейчас что думает?" Импровизирую: "Как полетать хочется и на траву сесть, на солнце погреться. Наверное, меня великан отпустит". Этот монолог Ксеньке явно не нравится. Она на секунду задумываете^ и говорит: "Вот тебе как тепло у великана, тепло-тепло! Никуда не хочется!" Она держит руку так, чтобы на нее не падала подвижная тень от колеблющихся